Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 (СИ) - Шульман Нелли

– Мода сафари, – пробормотала она, – надо и мне завести такой жакет… – кузина Ева Горовиц, сверкая бесконечными ногами, раскинулась в кресле, в роскошном вестибюле парижского «Рица». Темные очки она водрузила на коротко стриженые волосы. Рядом стоял потрепанный саквояж, испещренный отельными наклейками и таможенными ярлыками:

– Из Африки, – прочла Густи, – круизная коллекция следующего года. Кутюрье столицы Франции готовят новые модели для весеннего отдыха… – она мимолетно вспомнила о записях разговоров русских комитетчиков, доставивших в посольство тело Мэдисона:

– Хорошо, что у нас комплекс оборудован жучками, – но русские подождут. Мэдисон мертв, чего уже не исправишь. Начну переводить часом позже, ничего страшного… – шурша фольгой конфет, она погрузилась в журнал.

Калитка кованого ограждения заскрипела под ветром, взметнулись темные волосы Нади. Она крепко сжала руку старшей сестры. Серый гранит памятника высекли строгим четырехгранником:

– Словно египетские обелиски, – подумала Аня, – здесь работал настоящий художник, а не ремесленник…

Облетающие деревья шумели над Востряковским кладбищем. Палая листва устилала дорожки, с запада к Москве неслись рваные облака. Золотые буквы светились на табличке белоснежного мрамора:

– Праведную женщину кто найдет? Цена ее выше рубинов… – Аня легко разбирала буквы на иврите, – Рейзл, дочь Яакова Левина. Да будет душа ее завязана в узел вечной жизни… – держа на руках спящую Ривку, Фаина Яковлевна нагнулась. Камешек лег рядом с тремя другими, женщина шепнула:

– Это из книги пророка Шмуэля, так принято писать на могилах… – даты рождения и смерти на памятник не добавили, не было здесь и фотографии:

– Но мы знаем, как выглядела мама… – Надя не отпускала руку сестры, – знаем, что она умерла тридцатилетней, в сорок восьмом году… – по граниту вилась сломанная виноградная лоза с двумя ветвями. По дороге к надгробию Фаина Яковлевна объяснила, что так положено:

– Когда женщина умирает молодой, – вздохнула она, – а две ветви это вы, мейделе… – Аня обняла младшего брата:

– Наверное, он… – Левины избегали упоминаний об отце, – не был уверен, что ты выживешь. Ты был тогда новорожденным младенцем… – Аню беспокоили выстрелы и шум океана:

– Надя тоже это помнит, но больше ничего. Если мама умерла родами Павла, то кто стрелял? Или она хотела бежать, вместе с нами, и он ее убил… – услышав ее, Надя отозвалась:

– Мы не знаем его настоящего имени. Наум может оказаться фальшивкой, как все остальное… – Надя старалась не думать о машине, забирающей ее сегодня вечером с Патриарших прудов. Бонза, наконец представившийся ей по телефону товарищем Матвеевым, весело сказал:

– Увидимся в Новосибирске, Надежда Наумовна. Торжественный прием в опере состоится через неделю. На аэродроме вас встретят мои товарищи, отвезут на загородную дачу. Отдыхайте, разучивайте роль… – Надя услышала смешок:

– Он такой же товарищ Матвеев, как я Джина Лоллобриджида… – запершись в гардеробной, девушка яростно бросала вещи в саквояж, – правильно Аня говорит, что в СССР все построено на лжи, все насквозь прогнило… – искусно владея иголкой, Надя сделала в косметичке тайник. Таблетки надо было принимать раз в день в одно и то же время:

– Аня организованная, а я растяпа… – Надя велела себе собраться, – но надо взять себя в руки и следить за временем. Я не позволю Комитету калечить мою судьбу… – Надя надеялась, что маэстро Авербах и доктор Эйриксен не клюнут на приманку:

– Комитет здесь не властен, – она издевательски усмехнулась, – товарищ Матвеев не заставит их делать того, чего они не хотят… – о товарище Матвееве Надя вспоминала с брезгливым отвращением:

– Он насильник, ему место в тюрьме. Но придется его терпеть… – девушка сжала зубы, – нельзя рисковать Аней и Павлом… – Надя заметила, что в последние два дня брат ходит сам не свой:

– Он ездит в синагогу и к Лазарю Абрамовичу, но думает о чем-то другом. Ему всего четырнадцать, он подросток, пусть и выглядит старше своих лет. Наверное, он увлекся девушкой из училища…

В синагогу Павел мог больше не заглядывать. Фаине Яковлевне не было хода в квартиру на Патриарших прудах, однако Аня расспросила ее о кашеровании кухни. На горке Аня с Надей окунули посуду в микву:

– И кое-что новое мы тоже купили… – Надя исподтишка взглянула на брата, – теперь мы сможем готовить для Лазаря Абрамовича. Правда, за курицей все равно придется ездить к резнику… – Павел, действительно, возвращался мыслями к встреченной в костеле девушке. С обрывка салфетки из кафетерия он аккуратно переписал в блокнот телефон. Ее звали Данутой, приехала она даже не из Прибалтики, а из Польши:

– Я изучаю русский язык, – с милым акцентом сказала она, – я в Москве по студенческому обмену… – в справочнике такой телефон не значился, но Данута упомянула, что живет в новых кварталах Москвы:

– Тамошние дома еще не внесли в телефонные книги, – напомнил себе Павел, – надо ей позвонить, когда мы проводим Фаину Яковлевну… – старшие дети ждали мать в хоральной синагоге под присмотром жены раввина:

– Позвоню, приглашу в кино или театр… – Павел вспомнил афишу «Вечерки», – хвалили новый фильм Чухрая. Правильно, «Чистое небо»… – в американских журналах писали о свежем итальянском фильме, «Сладкой жизни», о военной драме «Пушки острова Наварон»:

– У нас ничего такого не дождешься, – пожалел Павел, – ладно, Чухрай так Чухрай. Или сводить ее в «Современник»… – девушка не сказала, сколько ей лет, а Павел о таком не спрашивал. Свое присутствие в церкви он объяснил этюдами. Юноша даже показал Дануте альбом:

– Она не говорила, зачем пришла в храм, – понял Павел, – но понятно, что она не станет распространяться о таком первому встречному… – он решил, что Дануте нет и двадцати лет:

– Бергеру, то есть его паспорту, восемнадцать, – обрадовался подросток, – совсем небольшая разница в возрасте. Значит, я стану для нее Бергером… – Павел не собирался раскрывать девушке истинное положение дел:

– Иначе она на меня и не посмотрит, – хмыкнул подросток, – ладно, пока она знает только мое имя… – он услышал шепот Фаины Яковлевны:

– Теперь кадиш.

Павел уже читал молитву, над скромным надгробным камнем некоего Меира, сына Хаима. Фаина Яковлевна коротко заметила:

– Это мицва, у человека… – она указала на памятник, – нет родни. Лейзер тоже читает по нему кадиш… – в блокноте Павла появился быстро набросанный план кладбища, с точкой, отмечавшей могилу неизвестного человека:

– На всякий случай, – добавила Фаина Яковлевна, – вдруг пригодится… – Надя с Аней слушали красивый, высокий голос брата:

– Мама бы тоже так поступила… – Надя поморгала, сдерживая слезы, – она работала в подполье, потом ждала удобного момента, чтобы вырваться из СССР. Мы еще узнаем, кто она была такая на самом деле. Может быть, комитетчик вовсе не наш отец. Может быть, наш отец жив и еще найдет нас. Надо играть по их правилам, а потом бежать из этой страны… – словно услышав ее, Аня шепнула:

– Я уверена, что мама никогда бы здесь не осталась. И мы не останемся, обещаю…

Фаина Яковлевна осторожно прикрыла калитку. Не разнимая рук, Левины пошли к воротам Востряковского кладбища.

Эпилог

Над просторным столом мореного дуба висел кумачовый вымпел: «Победителю социалистического соревнования». В окне кабинета виднелись острые макушки кипарисов в институтском саду. За накрахмаленной занавеской поблескивала лазурная полоска моря. К октябрю жара на острове спала. Летнюю сиесту, как смешливо называли сотрудники обеденный перерыв, сократили до обычного часа.

Ветер шуршал отогнувшимся краем стенгазеты: «Труженики науки рапортуют двадцать второму съезду КПСС!». Почерк был витиеватым, каллиграфическим. Заместитель директора экспериментального института, кандидат наук товарищ Ким не растерял навыков, полученных мальчишкой в японской школе.